Поднятый по тревоге старпом лишь молча сжимал трубку радиотелефона, каждый раз собираясь что-то сказать, но не находя слов. Его брови ползли все выше и выше – выходило, что кэп заливался от соседей. И как он там очутился, для всех оставалось загадкой. Дали «Стоп», мастер шустро перебежал по льду, держа кружку с кофе перед собой. Пижон. Правда, перед бортом он все-таки шлепнулся, и соседский кофеек быстро впитался снегом. Втащили через планширь. Размахивая вновь опустевшей кружкой, он сначала поорал на палубе, потом на мостике, остыл и рассказал, как очутился у соседей…

Выйдя той ночью на крыло (мостика), капитан облокотился на леера. «Удачно» время подгадал – пароход навалился на край канала, ощутимо вздрогнул, леера немного подумали, взяли да и отвалились. Вместе с кружкой кэпа, его сигаретой и собственно Самим. Очнувшись на льду, с изумлением уставился на кормовой огонь собственного «лайнера», до него дошло – выпал! Выпал и валяется себе посреди Охотского моря на льдине. С пустой кружкой, нервно докуривая сигарету. Магеллан. Ой, как бежал! Почти даже догнал: махал руками, орал, кидался снежками в корму, спотыкаясь, кувыркался в торосах – безуспешно. Вахта, занятая проводкой судна, его не видела – он маячил в темноте позади траверза. Запыхавшись, уселся в снег, мрачно стал дожидаться соседей.

- Представляешь? Рулят себе парни, а тут из ночи в луч прожектора, как на сцену, вываливается мужик с кружкой «Привет» – она у него большая была, пивная – машет ей, что-то орет. До берега 200 миль, между прочим, а тут человек автостопом куда-то. В город за пивом бегал, ага. Каждый из вахты молчаливо тогда подумал: вот она – горячка белая. Но мужик оказался вполне реальным: в открытую дверь с улицы стали долетать обрывки матерных слов. Вопит, бегает, в снежки играет, а эти на него вылупились, рты разинули. Пока в себя пришли, он им парочку снежков на мостик умудрился закинуть. Снайпер хренов. Подняли на борт, отпоили, отогрели, а уж потом дали поболтать со своими вахтенными по рации. Ох, отвел человек душу… Вот так же скакал, бедняга,- матрос щурится, ведя биноклем за стремительно синеющим пассажиром в шортах.

Во льдах, на приколе, мы проторчали три дня, пока налетевший ветер не отогнал льдину мористей. Вдоль берега образовалась полоса чистой воды, и нам удалось проскользнуть еще южнее – к мысу Эванс. К хижине построенной отрядом Макинтоша во время транс-антарктической экспедиции Шеклтона.

Сорвавшийся с вулкана ветер был просто ужасный по свое силе. Лодки спускать было рискованно, решили поступить проще: пробить корпусом в припае дырку, спустить на лед трап и по льду уже выбираться на берег. Легко сказать. Только с десятого раза пробились на несколько метров, двигатели оставили работать на передний ход, начали высадку. Чертов ветер натурально сдувал со льдины. Люди вгрызались в лед палками, кошками и черепашьим ходом пробирались к занесенной хижине.

Мы с радистом болтались в хвосте процессии, потому что меня угораздило в тот день вырядиться в непромокаемую, клеенчатую робу, обуть резиновые сапоги. Вся эта экипировка моментально застыла на морозе, сапоги быстро превратились в коньки. Ходить я уже не мог – сдувало, приходилось ползти на карачках от одной снежной кляксы к другой. Так тоже сдувало, но все же было полегче. Триста метров одолели всего за полчаса. Замерзшие, доскакали по торосам до хижины, вломились в нее, подальше от лап воющего ветра. Огляделись.

Хижина Макинтоша раза в три больше той, что стоит на м. Адер. Ряд нар, стол посередине общей комнаты, разбросанные на них вещи – все подернуто паутиной времени. На столе «каюты капитана» лежит старая газета, начала прошлого века, чучело королевского пингвина. К хижине примыкает конюшня, с квадратами тюленьего жира. Во дворе воткнут в грунт старый якорь – все, что осталось, на сегодня, от судна «Аврора», которое доставило сюда десять человек отряда в декабре далекого 1914 года.

Выбраться отсюда смогли лишь семеро в январе 1917 года. В память о трех умерших установлен на холме, чуть выше хижины, большой деревянный крест. С этого же холма, если смотреть на юг, видны острова – еще каких-то 12 миль за них и мы в конечной точке нашего маршрута. Но, увы: ухудшение погоды, дрейфующие поля, спутниковая фотография появившегося севернее нас огромного айсберга… Мы не дошли всего 12 миль до американской базы южнее Эванса. Жаль.

Ветер еще более усилился, начались снежные заряды. Необходимо срочно возвращаться, иначе придется торчать на морозе, облизываясь на отошедшее судно. На льду появились первые, разноцветные точки. Люди ползли обратно так же группами, держась друг за друга. Перепрыгнув пару трещин, последним выкатываюсь на этот чертов лед. Но теперь уже по ветру. Ха-ха! Короткий разбег и качусь, как на коньках. Метр, пять, десять, руки парусом – здорово! Догоняю какую-то одинокую бабулю:

- Вам помочь?- вижу же, что она еле ноги переставляет, боязливо тыча перед собой палкой.

- Нет, спасибо,- улыбается, и я качусь дальше. Но далеко не уехал – лед с хрустальным звуком лопнул, и я неожиданно завалился в какую-то дыру. Вытянув руки, зацепился за выступы и неуклюже вверх тормашками завис над пустотой. На поверхности остались только ноги. Испугался, да.

- Вам помочь?- старушенция уже рядом, зацепилась за сапог, тянет.

- Нет, спасибо,- кричу, но помощи конечно рад, кряхтя, выползаю на поверхность. Эх, чуть не угробил бабушку…

Еще через час на мосту объявили, что южнее мы уже не прорвемся – не хватит сил. Лед был такой, что у тяжелого ледокола «Красин», работавшего возле американской базы, отломилась лопасть гребного винта. Медленно пройдя вдоль кромки, бросаем прощальный взгляд и разворачиваем нос корабля на север. У некоторых пассажиров видны слезы. Кто-то висит на шее круиз-лидера. Я же скрываюсь в штурманской и забиваюсь в дальний угол – улыбка до ушей. Домой! Грустно, без сомнения так, но меня не было дома уже семь месяцев. Глупо улыбаюсь в переборку, хочется прыгать и что-то орать. Невероятно трудно сдерживаться. Рядом глупо улыбается в переборку матрос. Через минуту к нам присоединился и сияющий капитан. Корабль куда-то прет сам по себе. Но ничего – старая лошадь домой дорогу знает.

Пока ошивались на Эвансе, ледовое поле, по которому еще недавно гуляли, ушло, а его место занял необъятный айсберг. Пятнадцать метров над уровнем моря и огромных размеров. Чудовищных размеров. Плавучий остров. Огибая его с вечера, только к утру добрались до его конца и выхода из Мак-Мердо. Погода улучшилась, солнце баловало нас теплом с синего неба. Решено было прокатиться на лодках вдоль шельфового ледника Росса.

Сделав остановку, наши подопечные помчались в сторону ледника, быстро скрылись между его осколками, просочились в трещины. Полчаса нет их, час нет. Погода изумительная, Эребус нахохлился дымком. Ледник в сотне метров играет оттенками синего. Притащил табуретку к иллюминатору, уселся, подперев подбородок, выглядываю лодки-морковки.

Через полчаса от моего взгляда стала оседать ледяная стена. Ого! Все быстрее и быстрее. Ее избороздила сеть трещин и вот уже огромная масса с шорохом кувыркается в воду. Грандиозные брызги в мою отвисшую челюсть. Через минуту с шорохом докатилась волна. Корабль качнуло. Глобальное потепление во всей красе разбегающихся льдинок. Медленно доходит, что обрушение там, куда умчались пассажиры. Господи. Вызываю по рации:

- Проверка связи. Когда будете?

- Минут через 15.

Пшшшик…

А вот и они – оранжевые Зодиаки на зеркале синей воды.

- Вира якорь! Крепимся по-походному!

Уходим маршрутом «Авроры» – через острова Болени. Уходим насовсем, оставляя в кильватере курящийся Эребус, желтые от низкого солнца ледники, уйму пингвинов и хижины честолюбивых первооткрывателей. Оставляя Антарктиду – увозим ее с собой. Навсегда…

P.S.

…Владивосток встретил снегом, штормом, грязью. К тому же, за 4 часа до подхода сломался главный двигатель. Окончательно. Шесть часов дрейфовали у берега, пока чумазые механики воевали с уставшим железом. Наконец плюнули в небо кольцом дыма и кое-как доползли до рейда. Зашли в бухту, ошвартовались. Вечерний загул, с применением алкоголя. Наутро сумка с вещами в осиротевшей каюте. Дела сданы, билет куплен. Я списан.

Бодро шагаю по сходне, щурясь на апрельском солнце, сумка тянет плечо. Позади корабельная суета, запах камбуза. Позади девять месяцев жизни, тысячи миль и не одно море. Не оглядываюсь. Грудь жмет и радость свободы, и грусть перемен. Жизнь, деленная на рейсы – в этом твой смысл? Дом там, где кинул сумку. Печально? Пожалуй. Слегка.

Автобус, самолет, родители. Неделя отдыха и снова на семь месяцев в железо. А ведь хотел это лето на берегу. Хм. На следующий год, пожалуй…