Дети политических заключенных и репрессированных, хотя и ни в чем не повинны, наравне с родителями несут всю тяжесть испытаний, которым их подвергает авторитарный или тоталитарный режим. Правозащитники не решаются проводить параллели с периодом сталинских репрессий, но угрожающие симптомы в отношении к детям в сегодняшней России уже отмечают. Что общего в судьбе детей из ГУЛАГа и детей из семей нынешних политических активисток?
В далеком донском хуторе Мрыховский на месте разрушенного дома стояла крепкая саманная изба — «связь». Это две комнаты, расположенные одна за другой, а посередине — холодный коридор. В одной из этих комнат смеялась диким, раскатистым смехом женщина с черными волосами. Соседи приносили ей еду в эмалированных тарелках: ставили на деревянные, почерневшие ступеньки, как собаке или кошке. И быстро уходили, чтобы не слышать быстрый говор полусумасшедшей старухи. Когда-то ее звали Надя. Фамилия — Севастьянова. В 1946 году она была осуждена на 10 лет и родила в лагере девочку. Назвала Таней.
О судьбе Нади Севастьяновой рассказывает ее дочь Татьяна Коломейцева:
— Моей матери Наде очень хотелось учиться в институте. В школе у нее были пятерки. Учительница Марфа Меркулова настаивала на том, чтобы Надя продолжила учебу. Она приехала сюда преподавать издалека. Носила на пиджаке орден Ленина. За что дали ей награду, никто толком не знал. Учительницу в деревне боялись, авторитетом она пользовалась огромным. Но моя бабушка Таиска воспротивилась воле учительницы. Жили бедно. Дед Веня ушел на войну в 1941 году, наказав беречь четверых девок, и не вернулся. Осталась от него помятая серая «похоронка», которая лежала за образами. В хате не было деревянных полов: земляной пол мазали разведенным коровьим пометом. Даже немцы в годы оккупации брезговали этим полом и не выгнали семью. Во время оккупации у бабушки Таиски умерло два ребенка. На ее руках осталось еще двое — Надя и Катя — и лежачая прабабушка. Их кормить надо. Надя — старшая.
Вот поэтому бабушка Таиска приказала своей старшей дочери Наде идти работать в родной колхоз «Октябрьской революции» прицепщицей на тракторе. Прицеп с зерном цеплялся позади трактора. Пыль — страшная! Надя стояла на железной подножке и следила за тем, чтобы зерно равномерно стекало в узкие отверстия. Когда зерно в прицепе заканчивалось, нужно было ведрами загружать снова. Выматывалась Надя сильно.
Чтобы люди работали днем и ночью, за ними следил председатель колхоза Аверьян Брехов, бывший фронтовик. Рано утром, чуть светает, в стекло ручкой кнута стучал, будил на работу.
— Аверьян на коне ездил. Конь и председатель были сильные. Все «правленцы» питались хорошо. Пышки жрали. Белые! С молоком! «Правленцы» — это бухгалтер, счетовод, кладовщик, председатель. На мельнице они муку потихоньку мололи и среди своих раздавали,
— рассказывает Татьяна.
А простые крестьяне ели затирку: в кипящую подселенную воду выливали разведенную серую муку. Хорошо еще, что кусочек сала можно было положить. Из лебеды делали похлебку. Парили в печи тыкву. Ходили тайком на реку Дон за пять километров от хутора и бреднем ловили рыбу, в страхе, что их может поймать милиция за воровство народного богатства.
Вот и взяли по горсти пшеницы Надя вместе со своими напарниками, братьями Грецаевыми, Владимиром и Алексеем. А за ними подсматривал зять той самой учительницы Марфы Меркуловой. Звали его Митюня (Дмитрий). Он пас в «ночном» лошадей неподалеку от поля, где шла посевная, пришел домой и все рассказал учительнице. Она написала донос, что трое человек воруют колхозное добро. «Душонка у нее была сталинская. Предательская».
Митюня поехал за 30 километров в соседнюю станицу Мешковскую и отвез заявление в местное отделение НКВД. Надю и двоих братьев Грицаевых вскоре арестовали.
Милиционеры пришли рано утром, чуть рассвело. Устроили обыск. Видно, искали пшеницу. Выбросили из деревянного сундука одежду, ничего не нашли. В 1946 году был суд. Главным обвинителем была учительница Марфа Александровна. Совесть ее не мучила, что эти трое ребят только со школьной скамьи, где она их учила. Дали им по 10 лет.
— Когда везли их на «полуторке» мимо родного хутора, все люди сбежались и кричали по ним, как по мертвым. Жалко. Молоденькие. Девочка и два мальчика. Только жить начинали. Куда их увезли — никто не знал,
— говорит Татьяна.
Вырвала бабушка Таиска у себя клок волос с головы. Долго ходила в черном платке.
Отсидела Надя шесть лет. И кто-то подсказал ей, что беременных и родивших ребенка выпускают раньше срока.
— Моя мама стала бегать в мужской барак, говорит Татьяна Коломейцева.
Тут она замолчала и отвела глаза в сторону.
— У нас не заведено было в семье говорить об этом. Я не знаю, кто мой отец. Я родилась в 1952 году. По тюремному порядку матери пришлось отдать меня в лагерные ясли, где я чудом выжила.
Обычно в таких яслях дети погибали тысячами.
Лагерные ясли
Лагерные ясли в системе ГУЛАГа появились в 1940 году. А до этого детская проблема никак не решалась. Известен приказ № 00486 наркома Ежова, где оговаривались условия содержания детей членов семьи изменника Родины — ЧСИР. Женщины с грудными младенцами направлялись в лагерь, а оттуда дети по достижении возраста 1−1,5 лет передавались в детские дома и ясли Наркомздравов.
— При этом не у каждого арестованного человека арестовывали жену как ЧСИР и далеко не у каждого дети попадали в детдома. Дело в том, что в категорию ЧСИР попадали не жены и дети всех подряд репрессированных, а родственники довольно высокопоставленных номенклатурщиков,
— уточняет Александра Поливанова, сотрудник международного правозащитного общества «Мемориал».
Специально для членов семей изменников родины было построено четыре лагеря. В Киргизии — Джангирский лагерь. Около Нижнего Новгорода — Темляковский лагерь. В Мордовии — Темниковский лагерь. Самый большой — Акмолинский лагерь жен изменников родины называли «АЛЖИР» или «лагерный пункт № 26» Карагандинского исправительно-трудового лагеря.
Более 25 тысяч детей было изъято в 1937—1938 годах. Об этом сообщалось в докладной административно-хозяйственного управления НКВД от 29 января 1939 года. Ситуация с детьми в тюрьмах была по-прежнему тяжелой, и в 1940 году в системе НКВД решили организовать как можно больше яслей.
В лагерных яслях судьбы многих детей сложились трагически.
Дарья Виолина, автор документальных фильмов «Мы будем жить» и «Дольше жизни», которые она создала, побывав в Астане, на месте бывшего лагеря, рассказала о трагедии не только своей семьи, но и нашла других выживших детей.
— Моя бабушка отбывала здесь наказание за расстрелянного мужа. 30 марта этого года ей было бы 110 лет. Ее не стало в 2000 году. Она прожила долгую и счастливую жизнь после АЛЖИРа, вырастила дочь, внуков и дождалась правнуков. Но, конечно, до конца дней она помнила все ужасы лагеря, — говорит Дарья Виолина. — Был в Казахстане печально известный детский дом «Осакаровка». Условия содержания в нем были страшные. Согласно справке НКВД, каждый месяц там умирало не менее 500 детей. Их зимой не хоронили, ждали весны, когда оттает земля. Трупики складывали в железные бочки. Однажды мимо такой бочки проходила медсестра, она увидела — маленькая рука шевелится. Ребенка посчитали умершим и выбросили в одну из железных бочек. Медсестра вытащила сверток из бочки, тайно под пальто унесла домой, выходила и растила младенца как родного. Через восемь лет медсестра отдала спасенного ребенка его настоящей матери, которая освободилась из АЛЖИРа в 1953 году, в год смерти Сталина.
В том же году лагерь АЛЖИР был закрыт.
Герои фильма «Дольше жизни» — это поколение детей, воспитанных в лагере. Среди них Азарий Плисецкий, родной младший брат знаменитой балерины Майи Плисецкой. Ему не исполнилось и года, когда вместе с арестованной матерью он был отправлен в Акмолинский лагерь жен изменников родины. Мальчика поместили в специальный детский барак, его первыми словами были: «Хочу за зону». Майя Кляшторная, дочь знаменитого белорусского поэта, и Рида Рыскулова, дочь видного казахского партийного работника, — все они были отобраны у матерей и отправлены в детские дома.
Этим детям посчастливилось выжить.
Таня, дочь Нади Севастьяновой, рожденная в неволе, тоже выжила. Ее мать после рождения ребенка отпустили из лагеря раньше срока. Она вернулась в свой родной хутор Мрыховский весной 1953 года.
— Моя бабушка Таисия часто вспоминала: как развернула она ватное одеяло и серую пеленку, так и запричитала, упала на колени перед иконой. Лежала я, худая, синяя. Глазенки не открывала. Тут прибежали другие бабы деревенские. Смотрели. Уходили и снова приходили. Кто принес хлеба, кто молока. Стали меня отпаивать и выхаживать, от тюремного духа избавлять. А мать моя не смогла с нами жить, снова уехала на Север. Жизнь ее сломала окончательно. Однажды она повредилась в уме… Погоди! Я чуть отдышусь и потом тебе расскажу, — говорит сквозь слезы Татьяна. — Не дай Бог, чтобы все это повторилось! 1- добавила она.
Однако в отдельных чертах это уже начинает повторяться. Вот что говорит Борис Альтшулер, руководитель Региональной общественной организации содействия защите прав детей «Право ребенка», член Московской Хельсинкской группы:
-Я бы не отождествлял то, что происходит сегодня, с адом сталинского террора. Но указать на угрожающие симптомы совершенно необходимо. А тенденции таковы, что если их не остановить, то один шажок — и мы все — дети, взрослые, Россия — свалимся в эту адскую пропасть,
— говорит он.
— Не исключаю, что родители, осужденные по «экстремистским» статьям, могут лишаться родительских прав или быть в них ограничены в упрощенном порядке (поводы для таких шагов могут найти при желании),
— считает Владимир Гельман, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Ребенок активистки
Сегодня с обысками приходят рано утром, так же как и много лет назад. Дети вынуждены наблюдать эту тяжелую процедуру. Дочь и сын Анастасии Шевченко, активистки «Открытой России» из Ростова-на-Дону, получили сильный стресс, когда к ним пришли с обыском в семь часов утра из-за уголовного дела по статье 284.1 УК РФ (Сотрудничество с нежелательной организацией).
Анастасия была арестована и помещена в СИЗО, а впоследствии под домашний арест. Третью, свою старшую дочь Алину она потеряла, уже находясь под домашним арестом. Девочка с особенностями развития умерла в интернате в соседнем городе. Мать не смогла вовремя поехать к дочери — нужно было получить разрешение у следователя. В это время губернатор Ростовской области Василий Голубев выразил обеспокоенность положением детей Шевченко. Это стало причиной визита органов опеки в семью, которая не нашла ничего плохого и на время оставила Шевченко в покое. Второй дочери Анастасии, Владе пришлось взять на себя большую часть забот по уходу за своим младшим братом и бабушкой.
Также в шесть часов утра пришли с обыском в квартиру Яны Антоновой, активистки «Открытой России» из Краснодара.
— Искали недолго. Забрали технику (компьютер и телефоны) и ушли. Сын — ему 11 лет — вел себя очень стойко. Сын большой молодец. Но он огорчился, когда забрали его сотовый и даже стал просить сотрудников полиции его вернуть. Должна сказать, что мне не удалось запомнить, сколько именно человек производили обыск. Сын говорит, что пятеро. После обыска в Следственный комитет по Западному округу города Краснодара меня привезли около половины девятого утра. Свою вину я не признаю.
— рассказала Антонова.
Сейчас Антонова находится в статусе подозреваемой по той же статье 284.1 УК РФ, «Сотрудничество с нежелательной организацией».
Чтобы защитить своих матерей, дети гражданских активисток через социальные сети оповещают, что происходило в их семьях. Влада Шевченко (14 лет) рассказывает о том, как их мать живет под домашним арестом. «Сегодня расскажу вам о функциях этой удивительной штуки, — пишет девочка на своей станице и размещает фотографию матери с электронным браслетом на ноге. — Он измеряет температуру тела и отправляет уведомление во ФСИН, если человек не двигается и температура его тела ниже нормы».
Эдуард, сын Яны Антоновой тоже рассказывал о том, как у них дома проходил обыск.
Боязнь за своих детей — главная причина эмиграции женщин, занимающихся политикой. Евгения Чирикова, создавшая в 2008 году инициативную группу по защите Химкинского леса, в 2015 году была вынуждена покинуть страну:
— Самое страшное давление, которое власть оказывает на активистов и активисток, — угроза отъема детей. Это подлый, варварский прием, который больно бьет и по родителям-активистам, и по их детям. Мы с мужем и детьми пережили такое давление, когда органы опеки угрожали отнять у нас детей из-за нашей общественной деятельности в защиту Химкинского леса. Это было невероятно больно и трудно для всей семьи, и перенести такое давление очень тяжело. Мне помогла огласка. Мы с мужем и моими товарищами не стали сидеть тихо, а изо всех сил стали распространять информацию. Это не только помогло отвлечься от страха потерять детей, но и спасло ситуацию. Именно тогда мы поняли, что медиа — это реальная сила, которая может спасти в самой отчаянной ситуации.
-говорит она.
-Женщинам-оппозиционеркам куда сложнее, чем их соратникам-мужчинам: власти оказывают на них давление гораздо сильнее и более изощренно, чем на мужчин. У меня нет статистики по репрессиям в отношении активистов, но складывается ощущение, что наказания в отношении женщин не менее, а даже более суровые, чем в отношении мужчин (кстати, когда речь идет о наказаниях за другие правонарушения, то все как раз наоборот: женщины, как правило, несут менее суровые наказания, чем мужчины). Но помимо уголовного и административного преследования огромную роль играет и внесудебное давление: под угрозой оказывается трудоустройство, личная безопасность, жизнь и здоровье не только самих активисток, но и их детей. Цель властей тут понятна: не только наказать самих активисток, но и продемонстрировать другим женщинам, что если они будут участвовать в оппозиционной политике, то не поздоровится и им,
— считает Владимир Гельман.
— Все дело — в системе. В данном случае я говорю о правоохранительной и судебной системе Российской Федерации. Конечно, при взаимодействии правоохранителей с родителями всегда и везде с неизбежностью страдают дети. Скажу кратко о тенденциях, напомнив, что в самом начале своего правления, еще в 2000 году, президент России Владимир Путин провозгласил лозунг «диктатуры закона». Тогда, на фоне катастрофического беззакония «лихих девяностых», это было проблеском надежды. И что же получилось сегодня, спустя 20 лет? Первое. Правоохранители системно защищают интересы действующей исполнительной власти и финансовых магнатов-олигархов, полностью игнорируя совершаемые ими нарушения закона и Конституции. Делается это как действием (жесткие разгоны протестных акций, фабрикация уголовных дел), так и бездействием (игнорирование таких уголовных деяний, как подтасовки в процессе избирательных кампаний либо «картельные сговоры с участием государственных органов со всеми признаками организованных преступных групп и преступных сообществ» — это цитата из 11-го ежегодного доклада ФАС России от 31 октября 2017 года). А ведь именно из-за этих ценовых сговоров, из-за этого монополизма миллионы детей России хронически недоедают и живут в нечеловеческих жилищных условиях. Второе. Нет и не может быть «диктатуры закона» в условиях, когда судебная система полностью подмята исполнительной властью и правоохранителями. Согласно официальным докладам МВД России, в 999 делах из тысячи суды штампуют обвинительные заключения, подготовленные следователями МВД, СКР, ФСБ.
— считает Альтшулер.
— Что нужно делать, чтобы это изменить?
— Я полностью согласен с теми, кто говорит о насущной необходимости наведения порядка в правоохранительной и судебной системах России, о необходимости их кардинальной реформы. Эти меры очевидны специалистам и давно суммированы в докладах Совета при Президенте РФ по правам человека и Комитета гражданских инициатив Алексея Кудрина и, увы, похоронены в недрах администрации президента. Что, конечно, не случайно. Я сам не раз писал об этих жизненно необходимых реформах. Сложившаяся правоохранительная система угрожает детям России. Угрожает она и России в целом, ее будущему.
Могила в школьном парке
Татьяна Коломейцева сейчас живет в станице Казанской Верхнедонского района.
— Мы живем далеко от митингов. Тяжело все это видеть. Я стараюсь больше по хозяйству все делать,
— рассказывает она.
— Хочется, чтобы детки радовались солнышку. А в хутор, где прошло мое детство, я давно не езжу. Люблю там все, а не могу смотреть на свою хату, где моя мать так сильно страдала. Стеснялась она людских глаз. Все смотрели. Оглядывали ее. Ничего не говорили, а смотрели. Тяжело ей было. Однажды она показала мне высокого, сгорбленного мужчину. «Это гад, что меня в тюрьму упек». Он умер один, без детей. Мать несколько раз уезжала в Сибирь. Работала там подолгу. Замуж не вышла. Но родила еще мне братика Лешу и сестру Варю. В очередной свой приезд мать моя Надя пошла в сад и долго не возвращалась. У нее случился инсульт. Она в уме повредилась и долго жила одна в хате. А нас воспитывала тетя Катя. Под конец жизни мы взяли мать к себе в станицу Казанскую. Кормила я ее с ложечки овсяной кашей, и она никак не могла наесться. Погладила меня как-то — я расплакалась, никогда меня мать к себе близко не подпускала. А тут — погладила. Я запомнила эту материнскую ласку на всю жизнь. Умерла она на моих руках. Легко ушла к бабушке Таиске, что всю жизнь проклинала учительницу и ее зятя. Встречала их иногда на дороге, в одном хуторе все жили. Только в глаза ничего не говорила. Нагибалась близко к земле и тихо шептала про себя слова молитвы, чтобы простили ее за эту ненависть.
Источник: Свобода
![](https://citysakh.ru/files/autoboard/insite/2888730.jpg "Технически исправен. Механика. Дизель. Гидроник. Комплект резины. Категория "С".")