Хирург-онколог Леонид Шабатуров: "Сахалинский онкоцентр даже лучше столичных клиник"

На Сахалине и так болезненная, тема онкологии стоит особенно остро. Островной регион лидирует в антирейтингах по числу заболевших. Министр здравоохранения РФ Вероника Скворцова сообщила, что рак на островах встречается на 20% чаще, чем в целом по стране.

За последние годы в онкодиспансер Южно-Сахалинска вложены сотни миллионов рублей. Построены новые корпуса, завезено уникальное оборудование, которому завидуют даже онкологи из Японии. Но на Сахалине была и остается проблема со специалистами. Есть суперсовременные диагностические приборы и операционные, но не хватает врачей.

Три месяца назад на Сахалин приехал молодой хирург-онколог Леонид Шабатуров. Он оставил работу в одном из лучших в стране онкоцентров — Петербургском национальном исследовательском центре им. Петрова — ради острова.

Почему он поменял Питер на Сахалин, как лечат, а главное вылечивают ли в нашей области рак, корреспондент Citysakh.ru поговорил с Леонидом Шабатуровым.

Леонид Шабатуров родился в Иркутске. Там же поступил в местный государственный медицинский университет и получил специальность «хирургия», пару лет поработал и решил заниматься онкологией. В Иркутске хороший окноцентр. Один из лучших региональных в стране. Но Леонид отправился в самый лучший — в Петербург, в Национальный медицинский исследовательский центр онкологии имени Н. Н. Петрова. Три года он работал, а заодно и учился в торакальном отделении.

— Это старейшая онкологическая клиника в стране. А в торакальном отделении там работает великий, по крайней мере, для меня, хирург — Евгений Левченко. Он недавно получил самую престижную среди кардиоторакальных хирургов премию имени академика Перельмана. Это такая Нобелевка для онкологов.

Ее вручили за уникальную операцию — Левченко удалил у 17-летней девочки 70 метастазов из легких. У нее была очень агрессивная остеосаркома. Саму опухоль удалили, провели лучевую терапию, химиотерапию, но она продолжала распространять очаги. Левченко применил экспериментальный, разработанный им метод лечения — изолированной химиоперфузии. Суть его в том, что после удаления всех обнаруженных образований легкое выключают из системы кровообращения, после чего по сосудам подается химиопрепарат в такой высокой концентрации, которая была бы не совместима с жизнью, если бы лекарство циркулировало во всем организме. В результате Левченко удалил 28 метастазов из левого легкого, 42 — из правого. Операция проведена еще в 2009 году, но премию он получил только сейчас. Нужно было время, чтобы проверить надежность его метода. В онкологии человек считается излечившимся, если в течение пяти лет опухоль не проявляется. Той пациентке уже 26 лет, обследование в сентябре 2017 года показало, что болезнь не прогрессирует. Девушка регулярно проверяется у врача, но лечение ей не требуется. Хотя тогда, в 2009 году, все резервы были исчерпаны и ей давали максимум год жизни.

В хирургическом онкоторакальном (опухолей органов грудной клетки) отделении онкоцентра, которым руководит профессор Левченко, я работал и учился у этого высочайшего специалиста, начал научно-исследовательскую работу. А этим летом на День медика созвонились со старшим коллегой из Иркутска, поздравили друг друга, он рассказывал про встречу их выпуска Владивостокского мединститута. Оказывается, его однокурсник — главврач онкодиспансера в Южно-Сахалинске, Виктор Геннадьевич Ли, и там есть потребность в специалистах. Мы с ним еще посмеялись, «с Питера на Сахалин». А после разговора я посмотрел на карте, где находится Сахалин, предложил жене — она согласилась. На следующий день дозвонился до заместителя главврача Сергея Старцева, он спрашивает — такие-то операции делаешь? А по Льюису делаешь? Тогда приезжай. (Операция по Льюису применяется при раке пищевода, сочетает в себе радикальность и одномоментное пластическое восстановление пищевода — прим. ред.).

Буквально через неделю мы встретились в Петербурге на крупнейшем в стране конгрессе онкологов и окончательно договорились, трех минут общения с ним хватило, чтобы окончательно принять решение.

Созвонился с зав. торакальным отделением Евгением Неделькиным, стал спрашивать, как тут с климатом, говорят, метели часто, все снегом заносит — какая нужна машина? Евгений Борисович говорит, что часто, нужен джип с большими колесами. Это потом я узнал, что он пошутил. А тогда пошел и поменял свою машину на джип с большими колесами. Загрузил в нее вещи и выехал из Петербурга на Сахалин. Сама дорога заняла 7 дней, не считая остановок по пути, в Иркутске был большой привал. Самый интересный отрезок пути — горы Сихотэ-Алинь. 340 км по горам с лесами. Ни единой души, отсутствие заправок, телефонной связи нет на всем протяжении, на обочине заросли ягоды. Ну, а потом были сутки в Ванино и паром. Хорошо, что я забронировал билеты заранее, иначе провел бы в Ванино несколько дней — там скопилась огромная очередь.

Сахалин меня встретил дружелюбно. Было еще тепло и остров показался одним из тех тропически-вулканических островов, на которые все ездят отдыхать. Весь такой гористый, с резным берегом, на море — корабли. Словно там Бали какой-нибудь или Гаити, хотя я там не был, конечно, но ощущение тогда было такое. Для человека, который никогда не жил рядом с морем, а Финский залив я за море не считаю, все это очень колоритно. А потом еще и серпантин на Холмском перевале… Я ехал и улыбался. Пока эти эмоции сохраняются. Коллеги меня приняли так, будто мы всегда были знакомы.

— Про онкологию сейчас много говорят и часто звучит мнение, что чем больше рак изучают, тем больше он вызывает вопросов. Что мы вообще мало знаем про причины и механизм его возникновения. Мало известно, почему у кого-то опухоль развивается стремительно и человек сгорает быстро, а другие живут с ней годами.

— Представьте, что прочли пару строк «Войны и мира», вы же по ним не сможете ответить про что роман, потому что это очень сложный, разноплановый материал. Так и в случае онкологии. В ДНК десятки тысяч нуклеотидов, и в любом месте может произойти поломка, несостыковка, которая или приведет к раку, или повлияет на его течение. А эту поломку могут вызвать сотни факторов, начиная от курения, заканчивая солнечным светом или просто генами.

— После заявления Вероники Скворцовой о том, что на Сахалине уровень онкологии выше, чем по стране, была создана комиссия, куда вошли, в том числе, и московские специалисты. Ее задачей было выяснение причин роста онкологии в области. Комиссия подготовила заключение, говорят, это многостраничный, огромный документ. Но выводы не были обнародованы, не было публичного обсуждения. Вам известно содержание этого документа?

— Нет, я ничего не знаю про этот документ. А вообще, все это звучит, как теория заговора. За последние 9 месяцев на Сахалине статистика по онкологии улучшилась. Показатель смертности от злокачественных опухолей стал меньше, 5-летняя выживаемость из года в год растёт, а это показатель эффективной работы диспансера.

Но если уж ориентироваться на лидеров в лечении онкологии, например, на Японию, то там есть четкие позиции: женщина ежегодно должна проходить УЗИ молочных желез либо маммографию, сдавать мазки и так далее. Люди там знают о скрининге, следят за графиком прохождения обследований. А у нас человека «глотание лампочки» (ФЭГДС) добровольно загонишь? Или на колоноскопию? У нас царит мнение, что колоноскопия, УЗИ простаты — это вообще не для мужчин. В 2008 году мои родители как-то решили пройти обследование. Их ничего не беспокоило, сами, без рекомендаций, просто на всякий случай. У отца нашли опухоль толстой кишки. Ничто не предвещало, разве что периодически живот болел, но у кого он не болит? Я тогда учился в университете и даже для меня это звучало, как приговор. Но отец жив и здоров. То обследование спасло ему жизнь.

— Постоянно говорят про то, что оснащение сахалинского онкоцентра на уровне столичных клиник.

— И это правда. А в некоторых случаях даже лучше. Например, операционные. Они оборудованы по последнему слову техники. Это сделано для удобства операционной бригады, её слаженной работы, и благодаря этому снижается уровень нервозности и стресса на операции, сокращается время, проведенное пациентом в операционной.

— А для пациента это оборудование что дает?

— Возьмем эндоскопическое оборудование. Оно соотносимо с тем, чем мы пользовались в питерском центре. А кое-что даже новее и прогрессивнее. Раньше, чтобы взять биопсию легкого, нужно было делать такой разрез, чтобы в него прошла рука хирурга, чтобы он смог все пощупать, пропальпировать. Сейчас для биопсии делают всего три, а иногда и два маленьких отверстия. Это делается как для совершенствования диагностики, так и для того, чтобы сохранить качество жизни пациентов. Ведь есть пациенты, у которых опухоль небольшая и возможна минимально-инвазивное вмешательство. Эндоскопические процедуры позволяют избежать сложных травматичных операций, послеоперационных осложнений и боли. Нельзя забывать и о косметическом эффекте — кому понравится огромный шрам на теле.

Эндоскопия не всегда облегчает работу хирурга — куда проще сделать огромный разрез и осмотреть все сосуды и ткани, прощупать орган руками. Но современное оборудование позволяет пациенту встать на ноги, быстрее вернуться к активности и выписаться домой. Отмечу, что не всем она показана, есть случаи, когда применять её — неправильно.

— Но при всем при этом все, у кого есть деньги, предпочитают ехать лечиться за пределы области. Если дело не в оснащенности больницы, значит, дело во врачах? В чем самая большая проблема местных онкологов?

— Наша самая большая проблема в том, что очень часто пациенты поступают к нам в запущенном состоянии. У него год по пищеводу не проходит твердая пища, а он не обращался к врачу — жиденькая же проходит. Или у человека, который курит 40 лет, начался и не проходит кашель сильнейший. Вот у него уже прожилки крови в мокроте, и боли в груди начались, а он к врачу не идет. Пьет какие-то антибиотики. Или до сих пор встречаются женщины с запущенными опухолями молочной железы, ну уже невозможно не заметить, уже и боль и выделения, а она все ждет, «подорожником» лечит. И это сплошь и рядом — перекисью водорода лечатся, разными болиголовами, ведь не врут по телевизору. Когда такие пациенты поступают, мы уже ничем не можем им помочь. Вернее, мы можем облегчить симптомы, но о лечении говорить бессмысленно. У людей должно быть четкое понимание, что именно они ответственны за свое здоровье и свою жизнь. Если есть симптом — есть и причина. И порой отказ от принятия сигналов своего тела может стоить жизни.

— Вы наверняка знаете, что сахалинцы в тяжелых ситуациях обращаются в клиники Кореи и Японии. У нас регулярно проходят сборы средств для лечения там онкобольных.

— Вы думаете, что те пациенты, которым поставили неутешительный диагноз, поехав за границу, получают там какое-то радикальное, фантастическое лечение? Сейчас такой век, что в любой момент можно войти в сеть, связаться с коллегами — это колоссальная база данных. Мы этим пользуемся и равняемся на возможности зарубежных клиник. Сказать, что мы здесь (я уже говорю «мы», заметили?) чего-то не знаем или не умеем, нельзя. Многие едут за границу, платят деньги за обследование и им ставят диагноз, назначают лечение. Это же могли сказать и мы. Причем бесплатно. А там — за огромные деньги, но с ощущением надежности. Еще работая в НИИ онкологии, я всегда смотрел на массовые всенародные сборы для лечения за границей с огромным сожалением. Люди думают, что в Израиле или Германии, в Японии или Корее им гарантируют излечение. Им страшно, они хотят максимальной поддержки. И там их встречает трансфер, их селят в прекрасный отель при больнице, вежливо и ласково обхаживают. Пациенты там платят за надежду, ощущение «лучшей медицины». Гарантий в медицине дать никто не может, организм не автомобиль, здесь нет запчастей. Я знаю много случаев, когда люди отправляли документы в Израиль, им давали положительный ответ, приглашали, по приезду им проводили дорогостоящее обследование, в том числе с повторением тех исследований, которые были выполнены в России, и проводили то же лечение, что мы проводим ежедневно, а порой там делали это и с огрехами. Всё просто — это бизнес. В России, я не о Москве, этого пока нет.

Еще на Сахалине есть такая особенность — социальная ответственность врача-онколога здесь выше. Остров маленький, населения немногочисленное. К нам приезжают одни и те же пациенты каждые 21 день, мы их здесь постоянно видим. Наблюдаем, лечим, иногда провожаем. Диспансер берет на себя огромную ношу за то, что все люди под его крылом. На учете в диспансере каждый пациент с подтвержденным злокачественным новообразованием. Ежеквартально проводятся выездные консультации для населения районов и обучение для местных онкологов.

— Скажите, пресловутая диспансеризация сильно помогла онкологам в раннем выявлении или она переоценена?

— Очень помогла, только её надо отладить. Опухоль легкого, например, не болит. Опухоль молочной железы, когда вы ее чувствуете рукой, уже не первой стадии. Опухоль кишки, пока не перекроет просвет больше, чем на половину, никаких симптомов не даст. Или родинки, кто обращает на них внимание? У одного пациента она выросла размером с полголовы. А он не бил тревогу.

Идеальный вариант — календарик, который напоминает «вам сегодня надо сделать такое-то обследование». Он идет, а его уже ждут, всё здорово, дальше живи. Но это утопия… Поэтому диспансеризация в нынешних условиях просто необходима. Я кстати не видел еще места, где бы уделяли такое внимание ранней диагностике, как на Сахалине. Посмотрите, в маленьких по материковым меркам городах установлены компьютерные томографы. Это просто отлично.

— Есть люди, которые на этих КТ умеют работать? Говорят, что у нас делают снимок, а отправляют его в ту же Корею или во Владивосток.

— Я такого не слышал. Описание делают здесь. А КТ, кроме онкологии, помогает выявить еще тысячу различных проблем со здоровьем. Суть диспансеризации в том, что при малейшем подозрении на злокачественное новообразование, при выполнении КТ или других исследований, пациента направляют сюда, в диспансер.

— Есть ли в диспансере проблема с наличием препаратов?

— Препараты есть и все достойные. У врачей есть такое, что-то на черный день скопить, препарат какой-то важный, или дренажик какой-то, нитку, скальпель… У меня тоже был такой запас в Петербурге. Все я привез сюда, а оказалось, тут все всегда в наличии и даже есть выбор.

— Дженерики? (препараты продающееся под международным непатентованным названием либо под патентованным названием, отличающимся от фирменного названия разработчика препарата, то есть копии оригинальных, брендированных препаратов — прим. ред.)

— А кто сказал, что это плохо? Вы когда-нибудь пили антибиотики? Какие?

— Конечно, флемоксин солютаб, например.

— Флемоксин — это дженерик. Как вам качество? Хорошее? Отличное, японское. Дженерик — это не когда индусы фасуют порошок для лекарства в подвале. Это нормальные препараты, если они приготовлены по технологии, зарегистрированы, апробированы.

— Есть ли в ситуации с онкологией на Сахалине какая-то островная особенность?

— Принято считать, что у корейцев, например, больше вероятность опухолей желудочно-кишечного тракта, но моё мнение, что это связанно с особенностями питания. По русским вообще никакой корреляции я не могу провести. Кто такой русский? Смесь кровей. Сказать о том, что на картину заболеваемости как-то влияет радиация, а сейчас на Сахалине это популярная теория, я не могу.

— Насколько сложно выявить рак? Терапевт в поликлинике может увидеть или отмести этот диагноз?

— В каком-то случае мы сразу это видим. Другое дело, что и при этом необходимо взять биопсию и отправить на иммуноцитохимическое, гистологическое, молекулярно-генетическое исследования, это сейчас стандарт во всем мире. Есть тысячи типов болезни, с устойчивостью к препаратам или наоборот. На основании анализов сможем делать прогнозы. Потом надо обследовать все органы и системы — голова, грудь, живот, таз. В ряде случаев и костную ткань.

Знаете, раньше были такие земские врачи, которые могли постучать по грудной клетке пальцем и сказать «у вас рак». Но мы не можем сказать, какой у них была частота правильных ответов. Еще не так давно лечили только на основании рентгена, результаты были неутешительные. Сегодня ситуация изменилась кардинально.

— Какие анализы делают на Сахалине, а какие надо отправлять на материк?

— Все методы исследований, кроме ПЭТ-КТ, мы можем выполнять здесь. Это одна из брендовых, но спорных технологий. Для нее есть показания, а отправлять на нее всех не стоит. Все другие исследования выполняются на Сахалине.

— Как часть вы обращаетесь за консультациями к коллегам из других регионов?

— У меня пока таких случаев не было.

— Есть у вас какая-то база наработок, которые вы привезли на Сахалин и «просветили» коллег? То, чего они до вас не делали?

— Все коллеги в тренде — ездят на конференции, учатся, стажируются. Никаких тайн я никому не открыл. У меня был очень хороший учитель, я получил огромную базу знаний по хирургическим операциям различного уровня, методам диагностики, но это не на всю жизнь — в медицине каждый день совершаются открытия, проводятся исследования, производится новое оборудование. А здесь все операции проводятся на высоком уровне. Например, при опухоли бронха, казалось бы, требующей удаления всего легкого, мы можем удалить только часть, выполнив резекцию бронха, в ряде случаев его сосудов, с последующим их сшиванием. Это достаточно высокий уровень мастерства и сахалинским пациентам он доступен.

— Вы видите, как развитие медицины сказывается на больных? Изменяется ли что-то в продолжительности жизни, других факторах?

— Недавно мы докладывали на одной из конференций о пациентке, которая 69 месяцев назад пришла с опухолью легкого 4-й стадии. Фактически приговор. Но пациентка вчера сидела здесь, у нас на приеме. У меня в телефоне есть ее фотография, сейчас покажу — это она в августе ловила рыбу на Охотском море. Женщина живет полной жизнью, это очень трогательная история. Ей сейчас 62 года. Как ей это удается? Во-первых, потому, что ее не бросили онкологи, все эти 5 лет она была под наблюдением в этом отделении. Во-вторых, помогла ее философия — правильное питание, здоровый образ жизни, поддержка семьи. Для нас это важно — пациентка нам помогает, следит за собой. В-третьих, уже сейчас есть препараты, которые в некоторых отдельных случаях могут быть драматически эффективными, как у этой пациентки. У нее за 5 лет образовалась резистентность к тем революционным на тот момент препаратам. Мы сейчас как раз ждем новый, его только зарегистрировали. Надеемся, что министерство здравоохранения нас поддержит. Он стоит порядка 500 тысяч рублей на месяц. Вообще внимание, которое уделяет правительство Сахалина здравоохранению, велико. У нас есть арсенал препаратов, которому может позавидовать любой регион.

— Как вы устроились на Сахалине?

— Диспансер оплачивает часть арендной платы моей квартиры. Я получил деньги за проезд семьи. Получу определенную сумму от Минздрава при заключении контракта на 5 лет, «подъемные». Есть еще что-то по программе для молодых специалистов, но этим жена занимается. А я приехал и окунулся в работу. Вообще весь остров пропитан энергетикой, он необычный. Моему сыну 3 года, выпал первый снег, он выходит и говорит: «это наш Сахалин, сахарная вата», а мы тут всего 3 месяца прожили! Откуда у него такие эмоции? Здесь очень хорошие люди. Минимум негатива, все добрые и адекватные. Так что пока я вижу себя на Сахалине.