4
Он медленно допил водку, чуть ли не насильно вталкивая в себя уже потеплевшую, и оттого противную жидкость. Но что обидно, даже после этих принудительных действий - он оставался, абсолютно трезв, разум не замутнила защитная волна опьянения. Долго и молча, смотрел на посетителей увеселительного заведения, возможно, совершенно не замечая их. Затем поднялся с места, расплатился, и, проговорив вслух: "В церковь... хуже не будет! Но сначала к Зимину, хочу посмотреть в глаза любимого ученика". И вышел из уютного мирика кафе в вечернюю, всегдашнюю круговерть улицы.
Такси остановилось у особняка в престижном районе пригорода. Монолитный, без архитектурных излишеств, дом Юрия Зимина, встретил Мишина слепыми, не светящимися окнами, и лишь на первом этаже двухэтажного строения, виднелся смутный свет от работающего видиокона. Он набрал знакомый код и вошёл в огражденное пространство с кустарниками и деревьями, высаженными в три ряда, параллельно стальной фигурной ограде. И сейчас, когда на улице стемнело, он видел только силуэты, причудливые и фантастичные, переплетённые с собственными тенями на фасаде здания, словно явь с вымыслом на полотнах художников работающих в жанре гиперреализма.
На звонок долго не отвечали, и только через продолжительное время, или может ему так мнилось, а время идёт своим чередом, просто он, как в замедленной съёмке, уже живёт совсем по иным физическим законам пространства, спешно провожая усталым взглядом, до невозможности медленное действие, - открылась парадная дверь.
Вышла Лана, супруга собрата по профессии. На прямой и открытый вопрос: "Можно видеть Юрия?", несла что-то не вполне вразумительное и далёкое от действительности. И он понял, - здесь его ждали! Ждали, но не ради встречи добрых друзей, а с точностью наоборот. Поэтому, и вышла Лана, а не сам виновник торжества, хотя всегда было иначе. Эта пара никогда не расставалась, даже на съемочную площадку, она являлась, как на работу, закинув домашние дела - быть всегда рядом с супругом, - вот выбранная стезя этой дамы. Не требовалось особого напряжения мысли понять - ему просто боятся посмотреть в глаза.
- ... будет не скоро, но вы можете пройти в дом, у нас как раз есть бутылочка вашего любимого бренди...
И это всё, что пробилось к его сознанию, сквозь ускользающее и мутное восприятие действительности. Больше не спрашивая не о чём, молча понурив голову, - он вышел вон. Металлически, непривычно громко в обволакивающей тишине, - хлопнула калитка за спиной, отрезая, отбрасывая все ненужности и условности людского общения. Бросив прощальный взгляд на здание с ослепшими окнами, где, или ему только показалось, в тени штор в неверном свете далёкого фонаря, отпрянул и скрылся в глубине тёмной комнаты, силуэт человека.
В Храм! В Божий Дом! Только теперь его дорога пролегла именно там. Невосполнимые утраты настоящего, духовное опустошение, - как вакуум, как непосильная жажда, - требовали нового, иного насыщения освобождённого пространства души.
Он никогда не был верующим в прямом значении этого слова, но и никогда не примыкал к атеистам, даже в юные, весёлые и разгульные годы, когда во многом главенствует нигилизм и отрицание. Где-то, в глубине души, под незримым коконом, защитой от не прошеного вторжения реальности, что бывает глубоко входит в эти эмпирические и заповедные пространства личности, жили ростки, ещё не понятой, не осознанной и не осмысленной веры. Не увядающей под напором циничности и показного равнодушия, когда дело касалось высоких сфер, бездоказательных и неприемлемых для прагматичного ума многих.
Он просто боялся Храмов. С их величием и великолепием в этих серых буднях. И это даже не гордыня - элементарный страх, всегда сопутствовал и препятствовал его желанию переступить порог. Он видел на экране видиокона толпы верующих, таинство церковных служб, - но всегда, вольно или невольно, ощущал себя лишь зрителем, не сопричастным к происходящему. Были, конечно, яркие запоминающиеся моменты в жизни, когда в былом разгуле, в великолепие пиров, уставший, от всего этого затягивающего и ужасающего по откровенности безумия падения нравов. Сквозь невероятный цинизм окружения, к которому и он, увы, то же причастен – он, пока ещё мысленно, перешагивал порог Храма; падал ниц и смиренно, настойчиво с болью, с надеждой, просил; "Господи! Прости меня!" Но, увы, дальше фантазий дело не шло. Утром он вновь проходил мимо Храма; суетливо в суетной толпе и продолжал жить своей повседневной жизнью, ни мало не задумываясь над другой стороной своих поступков и дел.
И вот, именно сегодня, запертый в угол неблагополучными обстоятельствами, теряющий буквально всё, что дорого и необратимо среди простых и явных вещей, - он решился переступить порог. Он представлял себе воочию, как он входит в Храм, - и всё это, как бы со стороны, как в редкие минуты вдохновения, перед выходом на сцену, в желанной и любимой роли... Он входит, боль и мука на лице, резкий контраст с великолепием церковного убранства; падает на колени перед священником, и спрашивает, смиренно, но чётко и ясно: "Отец! Почему ОН в Нагорной проповеди, сказал: Блаженны нищие духом... Почему?". Дальнейшее развитие событий, он уже не представлял, - это было выше его сил, и от этого, оставался с вопросом без ответа один на один. Но коли пришло время - он должен получить ответ на поставленный вопрос!
Хотя, где-то, приглушенная и тщательно гонимая, жила мысль и не давала покоя, гнела и терзала, - что ему совершенно не требуется ответ на этот вопрос. Он уже перерос, перешагнул через его сокровенную суть, что любой ответ, каким бы он не был, уже опоздал и стал чисто риторическим, - и это пугало!
Он шагнул в Храм. Его не ослепила, как он ожидал, не принизила внутренняя красота и богатое убранство. Он с облегчением понял - мир искусственно созданных декораций, остался где-то там; за порогом ли, в другом совершенно измерении ли, - там, где-то, очень и очень далеко.
Священник в расшитых золотом одеждах и его подручные – к стыду своему, - он так мало знал обо всём – стояли перед алтарём. Он слышал многоголосую, пронзительную до глубины души молитву, но не смог понять, войти в унисон со звучанием, оставаясь навсегда вне сути. Но всё же, он смог почувствовать с некоторым облегчением – он здесь не чужой. Никто с любопытством не пялился на него, среди прихожан его появление не вызвало ни малейшего удивления.
И он внутренне успокоился, остыл от постоянного давления извне и с любопытством школьника, познающего новое и загадочное, стараясь неловким движением не привлечь к себе излишнего внимания – огляделся.
Он видел Его Лик, скорбный и совершенно не устрашающий, - как ожидал. Лики святых, распятие и множество тоненьких свечей, - там впереди. Он стоял, как случайный, сторонний наблюдатель, следил, улавливая моменты, когда все крестились в поклоне. Он так же склонял голову вслед за всеми, но рука, так и не поднялась, словно налитая расплавленным свинцом, в крестном знамении. Это оказалось выше его сил. Но всё же, не смотря на это, он знал и чувствовал, - что именно сегодня, впервые за многие годы, здесь и сейчас, - он вместе со всеми в этом Храме, а не за кадром.
Но про свой вопрос, он как-то забыл. Спустил в металлический ящичек для пожертвований купюру, постоял ещё минут десять и вышел вон.
У Храма толпились просящие подаяние. Безногие, безрукие, но в большинстве своём совершенно здоровые на вид люди.
Благообразный, седой и респектабельный мужчина, стоял в окружение просящих и щедро раздавал монеты. К нему подходили люди, просто без суеты. Некоторых, он видно знал. Увидев небритого мужчину неопределённого возраста в старой болоньевой куртке, лет тридцать, как минимум, вышедшей из моды в самых отдалённых уголках огромной державы. Поманил последнего пальцем,- и хозяин куртки с готовностью подскочил.
- Что Вася, выпить хочешь?
- Невмоготу, Михаил Леонидыч, жабры горят!
- На! - сыпанул податель горсть мелочи в ловко подставленные лодочкой руки. - Тебе пора бы завязать с пьянством и идти работать. Делать-то, что умеешь? Похлопочу, если надо!
- Токарь я! - виновато улыбаясь, сказал просящий.
- Н-да, - с сомнением в глазах посмотрел господин на трясущиеся руки Васи. - Теперь токарь из тебя никакой, шёл бы в дворники, что ли. Пенсию, поди, зараз пропиваешь?
- Не на пенсии я, Михаил Леонидыч, - мне всего этой весной стукнуло тридцать восемь.
- Что!? - закричал удивлённый податель - Мне шестьдесят четыре, и я думал, ты только года на два младше. Допился, дорогуша. Ладно, иди, мне некогда с тобой валандаться. На ещё пару червонцев, поешь хорошо - и не вздумай всё пропить зараз, узнаю - больше не подам! - погрозил он пальцем вслед Василию, который уже ловко перебегал проезжую часть дороги совсем в неположенном месте, спеша, в гостеприимно распахнутые двери пивной, прямо через дорогу, окрылённый и донельзя счастливый.
Господин, раздав подаяние, то же не стал задерживаться у Храма, довольно скоро юркнул в шикарный автомобиль с затемнёнными окнами и укатил по своим делам.
"Нищие духом"- вспомнил, как что-то давнее и наболевшее, Алекс Мишин. Но теперь ему было не до этого. Не дождавшись такси, он зашагал к собственному квартирному блоку.
А город был практически пуст. Редкие прохожие, небольшие стайки машин у светофоров. Час пик возращения домой, после работы и службы давно миновал и большинство добропорядочных граждан, после сытного и столь долгожданного ужина, заняли свои излюбленные места у огромных экранов видиоконов. Кто с бутылкой пива, кто и с бокалом вина - настало время сериалов, время, когда появилась возможность заглянуть за грани собственной жизни; в яркие, насыщенные красками сюжеты приключенческих фильмов, в патоку слащавых и излишне манерных мелодрам, в закрученную и мобильную по всем законам жанра реальность боевиков, - зрелища на любой вкус. Новая стоканальная система видиокона - подарок всем гражданам города от Продюсерского Центра, - буквально подчинила, заполонила и заполнила всё пространство-время досуга, заставляя каждого, хоть на время, - уйти, убежать и скрыться от реальности промозглых улиц в пелене дождя, от реальности боли и от невыдуманной любви. От несбывшихся надежд, от навсегда утраченной веры, - в царство холёных, приглаженных киногероев, ярких цветов и сказочных интерьеров. Каждый сидящий у экрана брал в себя, буквально впитывал то, чего лишён в своём настоящем. Великий писатель и драматург, Антон Павлович Чехов, ещё в конце девятнадцатого века в одной из своих пьес прозорливо сказал: "Когда нет настоящей жизни, то живут миражами». И теперь, когда зрелищное пространство, поистине, не имеет границ – это актуально, как никогда.
Перед усталым, потерянным Алексом, громадился, как непроходимая стена в освещенных окнах, город - и он с тоской понял - ему некуда бежать, ему негде скрыться от этих улиц. Каждый, зря потраченный день - лишь умножает тоску и боль. Мечта, которую он тайно лелеял, - категорично и навсегда - не сбудется. Он никогда - и с этим уже смирился - не сыграет Мастера; в этом мире, где большинство грезят, живут миражами - исполнение мечты для него - невозможно. Он даже не будет востребован, как актёр, среди тысяч, среди миллионов развращенных легкими зрелищами однодневками - им его талант не нужен... И он, как это не скорбно - должен уйти... Да-да! Уйти с этой огромной сцены жизни и своим уходом выразить полное несогласие для любых компромиссов. Ибо он надеется, даже верит - есть и другие, - и они задыхаются без перемен, так же, как и он, в этой душной и затхлой реальности дня. Они видят и думают много иначе, - чем большинство, - от того и одиноки. Они, блуждают среди инертной и рыхлой толпы; смиряются, спиваются и уходят навсегда, без следа, без намёка - им не перекричать разноголосый и радостный хор, - их не услышат другие, такие же потерянные и приговоренные лишь к вечному созерцанию со стороны.
Может его последний шаг, его вынужденный уход, послужить хоть малюсеньким толчком к переменам, к ренессансу здорового начала, что обязана нести в себе жизнь.
Однажды, копаясь в киноархиве, он совершенно случайно обнаружил старый диск, записанный ещё задолго до его рождения одним из певцов того времени, который спел, проорал в микрофон, в толпу: "Перемен! Мы требуем перемен!". То было время одного из застоев в движении мысли и даже желаний, - но его услышали! Его не освистали и не затопали, он оказался в кругу единомышленников готовых к переменам. Он смог! Он не растворился бесследно в самодовольной, самодостаточной толпе...
А он смог бы, как этот певец - Виктор Цой - найти достойное, не равнодушное окружение?
Нет! Наверное, нет. У него не осталось близких, с кем он мог бы просто говорить обо всём. У него нет высокой трибуны, с которой, он мог говорить с миллионами, в тайной надежде, что среди них есть те, немногие, кто понимает его. Она была – но её отняли! У него нет Бога! От того, что он не согласен с утверждением, что "Блаженны нищие духом". Он их видел часто, - и как разумный человек имеет собственную точку зрения на это сопутствующее зло в движении вперёд. И его нынешнее поражение, отнюдь, не конец всему.
Завтра! Завтра, настанет момент истины!