Эпизод третий.

Интермедия третья.
Из правой и левой кулисы, навстречу друг другу движутся два мима. На середине авансцены встречаются. Рукопожатие, объятия и похлопывания. Сначала первый мим, затем и другой заглядывают за занавес. Один недоуменно пожимает плечами, другой смеется. Идут оба к левой кулисе, один останавливается, оглядывается и пытается вернуться на середину, второй удерживает его. Уходят вместе. Один все время размахивает руками, говорит языком жестов, другой все время оглядывается, пытаясь вырваться. Занавес открывается.

Пригородный дом Севастьяновых. Большой холл первого этажа, новомодный интерьер. Татьяна Ильинична и Александр Шмулевич сидят рядом в креслах.

Севастьянова. Ну почему так; ходишь, бродишь неприкаянно весь день по этому огромному дому, стараешься уйти в повседневные заботы, в быт, но не можешь отвлечься, всякая мысль о тебе. Это наверно любовь. Сподобил же, Господи, влюбится босоногой девчонкой, когда лет тебе уже за… сорок. Но все же - это прекрасно - любить, и я счастлива, что ты встретился на моем пути. С тобой, я стала больше вспоминать детство, свою юность, словно стряхнула ворох ненужных, ничего не значащих событий прошлой жизни… Кстати, я тоже из тех мест, что и твой друг Максим. Только он из небольшого посёлка, а я из районного городка рядом. Наша, пятиэтажка стояла на самом берегу моря, буквально, рукой подать. И я, из окна своей комнаты, любила наблюдать закаты. Поверишь, но это были самые прекрасные мгновения моей жизни, как жаль, что я это поняла значительно позже, уже в достаточно зрелом возрасте. Они были всегда разные, каждый день заканчивался неповторимым закатом; от багрово-кричащего, до тоскливо-лимонного, когда над совершенно ясным, безоблачным горизонтом, когда сквозь лёгкую вуаль тумана. Каждый день, шагая сквозь суету, сквозь монотонность той жизни, я с восхищением и трепетом ждала вечера - время заката… Вглядывалась в пылающий фон, и все мысли, даже мечты в этот миг покидали, меня, оставляя лишь лёгкую жалость за, как казалось мне, бесцельно прожитый, день. Но не было боли, не было скорби, лишь завораживающая сопричастность происходящему, уходящему и невесть, зачем потраченному великолепию, что может ощутить совершенно одинокий человек на самом краю вечности... Огромные белые птицы с криком и стонами метались над самой водой - они скорбели, - они-то понимали, как дорог каждый отпущенный им день. Они скорбели: о недоделанных делах, о несбывшихся надеждах - их крик на фоне шума моря, на фоне пылающего заката, что, как гигантский, непостижимо большой занавес, встал над всем миром - нёс невиданный заряд пронзительной боли. А когда солнце, неправдоподобно огромное, скрывалось за чертой горизонта - мгновенно наступала тишина, только далёкий городской шум, словно где-то там, за кадром событий или же, в совершенно иной реальности, отличной от той, чем находилась в этот момент я… Так повторялось изо дня в день, и мне, довольно впечатлительной девчонке, в то время казалось, что каждый закат что-то забирает у меня: частицу души ли, частицу веры ли, опустошая и выхолащивая мир моих фантазий… И сейчас, когда мне бывает очень грустно и больно, когда уходит надежда и реальность становится хуже самых кошмарных снов, - мне все чаще кажется, что во всем виноваты, те притягательные, и где-то даже; колдовские всполохи багрово-красных тонов, что неизбежно расцветали над морем каждый вечер, что они, именно ОНИ, как это не покажется смешным и глупым - выпили мою юность, далеко задвинули детство, и я, как огромная белая птица, в тоске и боли, бесцельно мечусь над миром…
Шмулевич. Не надо, Таня! Оставь это! Давай лучше помолчим...
/пауза/
Севастьянова. Ещё в наш город, в конце февраля или начале марта, приплывали сивучи. Такие неуклюжие и неповоротливые на вид, но важные, как чиновники из Центра, они, неведомо какими путями и стараниями, выползали на старый заброшенный брекватер в акватории порта - и все жители города знали - пришла весна.
Шмулевич. /целует её в щеку/ Я ведь тоже из сахалинской глубинки, только из другого районного городка, к нам, к сожалению, сивучи не приплывали с весной, но были и свои достопримечательности, в частности, - я хорошо помню "Ослиные уши".
Севастьянова. /удивлённо/ Что!?
Шмулевич. Наш городок расположился в долине выходящей прямо к морю, вот там, в створе долины, откуда, уже прекрасно видно море, еще в годы моего детства, воздвигли v-образную стелу в память героям-освободителям Сахалина, она, эта стела, видимая издали, получила в народе очень меткое название - «Ослиные уши» - уж больно похоже… Но это, не в коей мере не умаляет подвига тех, кому она собственно и посвящена…
Севастьянова. /улыбается/. Это что, у нас в районе есть сопка, её официальное название Голубка, но своим видом, она так живо напоминает определённую часть тела женщины - мне даже неудобно назвать вслух, что народ, от мала до велика, зовет ее именно так… Как сейчас живёт мой любимый город, наверно, как и везде - как враг прошёл, - разруха и полный развал… Стоят дома с заколоченными окнами, а в посёлках доживают свой срок брошенные на произвол судьбы, властью ограбленные пенсионеры… Я так давно, там не была…
/пауза/
А Крикунов Максим, твой друг - кто он?
Шмулевич. /смеется./ Се человек!
Севастьянова. А если серьёзно?
Шмулевич. Если серьёзно, то это очень трудный человек, прямой, не терпящий ни малейших компромиссов субъект, сущее наказание для любой компании… Он… /пауза/ слишком много мнит о себе. Непомерная гордыня, нежелания слушать других. Своё, особое мнение обо всем.
Севастьянова. /удивлённо/ Это же портрет законченного эгоиста! Мне с трудом верится, что он именно такой…
Шмулевич. Не верится? Просто невероятно! Ты его знаешь без году неделя, а я был рядом не один день. Он, он… самонадеян до глупости…
/пауза/
/горько/ Что я говорю! Это же элементарная, поганенькая зависть! Забудь! Забудь, что я говорил… Это самый прекрасный и честный человек, что встретился в моей жизни. Я счастлив, быть рядом с ним. Пусть он неудобен, пусть прямолинеен - но он настоящий среди всех этих, самодовольных самцов и вконец обарбившихся самок, он настоящий среди этой мишуры, пустозвонства и толпы оживших манекенов, что заполонили улицы городов!
Севастьянова. От чего же - этот прекрасный, и честный человек, ещё не вникнув в суть происходящего, буквально с порога, с первой же минуты встречи, рванулся в бой. Могу заверить, - здесь нет ветряных мельниц и все гораздо сложнее, чем двухцветное, двухмерное восприятие действительности. Своей выходкой, он оскорбил Игоря Петровича, а мой дражайший супруг, прошёл хорошую жизненную школу по дороге во власть и разучился прощать тем, кого считает ниже себя по положению. Уж я то, - его знаю!
Шмулевич. Ну, этого у Максима не отнять, он великий мастер создавать конфликты, буквально на ровном месте. Я уже говорил - он противник любых компромиссов. Для него чёрное - всегда чёрное, а белое - белое, без малейших нюансов и теней. Его и раньше многие переносили с большим трудом, - а сейчас, когда он с треском вылетел из Университета с четвёртого курса по собственной глупости - многие просто отвернулись от него. Они говорят, что он просто элементарно свихнулся, что у него горячка справедливости на фоне непомерно раздутых иллюзий.
Севастьянова. Надо же, а мне Даша ничего не говорила... А, собственно, за что, его выставили из Университета?
Шмулевич. Как всегда, все началось с пустячного спора во время лекции, где его оппонентом, по воле случая, оказался декан. Взгляды Максима на действительность, в корне разнились с официально озвученными, - нам то, это было не впервой, - но для декана, члена самой лояльной к правительству партии, - было полным шоком, он и думать не мог, что один из лучших студентов, думает совершенно иначе, чем, как он считал, весь прогрессивный народ. Дело даже если и касалось политики, то вскользь, более превалировали темы социальной направленности. Некоторые слова, как я считаю, неосторожно сказанные моим другом в этой беседе, декан посчитал, чуть ли не личным оскорблением на глазах всей аудитории. Был поставлен вопрос: или, или… Но надо знать Крикунова - он просто вышел вон из злополучной аудитории и его больше там никто не видел, и я, абсолютно уверен - и не увидят. Вот и все.
Севастьянова. /задумчиво/ Н-да... интересно, а любит ли он Дарью?
Шмулевич. Ну, здесь, положим, все в полном порядке, - он по жизни однолюб. Можно спокойно констатировать - Дарьи повезло?
Севастьянова. /задумчиво/ Повезло ли…
/в холл буквально влетает Полина, напевая/
Полина, «Муси-пуси, миленький мой»… Ба! Что я вижу! У нас гость! Есть небольшой поводишка оттопыриться!
Севастьянова. Полина! Прекрати сейчас же! /к Шмулевичу/ В последнее время она просто невыносима.
Шмулевич. Это нормально, адаптация к новым ощущениям переходного возраста.
Полина. Во, загнул! Может лучше по "Клинскому"?
Севастьянова. Прекрати паясничать!
Полина. Ухожу, ухожу… Кстати, звонил папаша, будет с эскортом через четверть часа. Всем привет! /уходит/
Севастьянова. Порхает, как мотылёк. Ни забот, ни проблем…
Шмулевич. Ну, уж проблем в этом возрасте, хоть отбавляй. Вся эта внешняя беззаботность - не более чем защитная реакция на ещё не полностью осознанное, - от того и страшноватое - настоящее, - в котором ей в скором времени предстоит отправиться в путь, в совершенно самостоятельное и автономное плавание.
Севастьянова. Этот диагноз ближе к психологии, чем к журналистики, - почитываешь в свободное время корифеев психоанализа?
Шмулевич. Не без этого. В этой круговерти нравов, где наряду с повсеместным приспособленчеством, так же, доминирует ярко выраженная тенденция к вызывающемуся поведению по отношению к обществу, к его морали, к его укладу, к его ценностям - в любых, зачастую, неоправданно глупых проявлениях, - таких например, как персинг. Достаточно вставить себе в нос кольцо - и ты не только выделяешься из толпы, - но и, вполне сознательно, провоцируешь её - для неё твоё поведение – вызов! Это гораздо легче, я имею ввиду вставить в нос кольцо, чем совершить что-либо достойное, что могут заметить и оценить другие… Это не страшно, пусть даже по улицам всех городов будут ходить толпы с серьгами в носу, в пупках - это проходящее. Они, кто решил только этим выделиться из толпы, пусть далеко не все, но поймут - что выделится и оставаться вне безликой толпы, можно и другим способом; создав что-то неповторимое и неожиданное; в музыке ли, в поэзии, или в любом деле. Не исключая, на первый взгляд, отнюдь, не творческие профессии, в привычном понимании, как например – электроника. Я знаком с одним мастером из ремонтной мастерской радиоаппаратуры, он в разговоре со мной, как-то признался, что в момент, когда он проводит диагностику, проверку микросхем или транзисторов - он ощущает вдохновение, сродни сладким творческим мукам в момент создания композитором нового и совершенного опуса.
Севастьянова. Ты хорошо подготовлен, и, как я понимаю, не за горами статья о творческом начале, о созидании?
Шмулевич. Уже написана… Валяется где-то среди невостребованных бумаг, дневников прошлых лет, слабых виршиков и прочей макулатуры… Оказалось не актуально. Всем, нужна сенсация, разоблачение, или на крайний случай, - бездоказательная, масштабная сплетня в пол-авторских листа.
/пауза/
Таня, я ухожу. Так надо. Я не хочу встречаться с твоим мужем, отводить взгляд, говорить о чем-то отвлечённом и ненужном, не выходя за рамки приличий. /целует в щеку/ До встречи!
Севастьянова. Я буду считать минуты без тебя!
/оба встают, и Татьяна Ильинична провожает Шмулевича до
двери и остается одна/
Вот и прошёл день, хоть я не вижу заката в этих окнах - он
невидим в запутанных лабиринтах городских улиц, но чувствую -
время его пришло. Снова серые скучные будни в ожидание светлого праздника будущей встречи. Ждешь, корчишься в муках, - время, как вязкая тина…
/входит Севастьянов/
Севастьянов. Привет! У тебя усталый вид.
Севастьянова. Привет! Обычная суета по дому… все прозаично и настроение ни к чёрту… Я тебя просила разбудить пораньше.
Севастьянов. Не вели казнить, вели помиловать,- но я смертный, не посмел потревожить твой утренний покой. Ты так сладко спала и улыбалась во сне, тебе наверно снились голубые города и прекрасные сады, что я просто не посмел на это посягнуть!
Севастьянова. Оставим лирику поэтам, и вернемся в тревожные будни. Не так давно звонила Даша, она встретилась с Максимом, скоро будут здесь. От тебя требуется нечто более определённое, чем просто полемика... Второй раз, тебе не удаться избежать ответа.
Севастьянов. Гм, неужели, все настолько глупы, что ещё, не поняли, включая и тебя - что я категорически против их встреч, и вообще, против дальнейшего развития событий в этой направлении, это я говорю, как отец, а не как уязвлённый субъект спора. Я все решил, и у меня к тебе просьба: ты могла бы, как-то поделикатней, им все это сообщить. Зачем жить миражами, когда действительность более привлекательна любых фантазий. Окончит университет - и весь мир перед ней, как на ладони. Недавно, я созванивался со старым другом, он капитально осел в Москве, да ты о нем наверно помнишь Изюмов Вася, - Василий Алексеевич из команды первого губернатора. Теперь он влез в гору, не нам чета, - зам главы одного из департаментов, он может - он твёрдо обещал - оказать содействие и посильную помощь в устройстве Дарьи в столице. А он человек слова, его обещание многого стоит, он ИЗ нашей когорты… Это мы прожили свою жизнь в глухой провинции…
Севастьянова. На берегу самого дальнего моря…
Севастьянов. 0, чём это ты?
Севастьянова. Да так, к слову пришлось… Пойду побеспокоюсь
насчёт ужина… А Даше… Даше, я ничего не смогу сказать, извини - это её выбор!
Севастьянов. Выбор? Что-то вы стали забываться - пока я здесь хозяин! Ты же прекрасно меня знаешь - кто против меня - сломаю!
Севастьянова. Прекрати, Игорь, - не на сцене, да и трагедия, как говорит Полина, здесь не прокатывает, а клоунский наряд, посуди здраво, тебе при твоих-то сединах совершенно не к чему. Уйми своё самолюбие, не ломай судьбу дочери; по всем приметам, ей повезло в любви, а это такая редкость, что впору, каждую счастливую пару заносить в Красную Книгу, как вымирающий вид.
Севастьянов. Полнейший бред! Не уходи! Давай договоримся!
/Севастьянова молча уходит/ Что-то, я не узнаю своей любимой жёнушки, в последнее время, она стала совершенно иной, непонятной и в голосе появились протестные нотки. Может что прослышала, о Людмиле… Впрочем, что мечусь загнанным зайцем в свете фар - если уже твёрдо решил,_ при первом же удобном случае, покинуть этот дом, который, как я чувствую становится, неотвратимо чужим… /входит Коврига/
Коврига. /подобострастно/ Я вас приветствую, уважаемый Игорь Петрович!
Севастьянов. Привет, коль не шутишь…
Коврига. Я прекрасно понимаю, Игорь Петрович, что вам не досуг отвлекаться по мелочам, но уж, если я прорвался к вам, несмотря на все препоны…
Севастьянов. Не ходи, вокруг, да около, - говори!
Коврига. Может, присядем?
/Севастьянов молча садится и жестом приглашает собеседника присесть/ Вот и славненько… /садится/
Севастьянов. Я внимательно слушаю вас молодой человек. Вы, кстати - кто?
Коврига. Извините, что сразу не представился, - Андрей Коврига!
Севастьянов Дружок Крикунова?
Коврига. Просто хороший знакомый. У Максима нет друзей - только, знакомые!
Севастьянов /удивлённо/ Да! Почему?
Коврига. Он бежит по жизни, как на ходулях, где уж, нам простым смертным ровняться с ним... Но это не относится к делу, по которому я решился вас побеспокоить.
Севастьянов. /иронично/ Удивительно, но мне кажется, что в последнее время все, буквально все, только и вертится вокруг этого человека?
Коврига. Уверяю вас, — это не более чем иллюзия - все вертится вокруг денег и благодаря ним!
Севастьянов. /с интересом/ Как вы сказали?
Коврига. /более раскованно/ Я сказал, что деньги и только они - вот тот единственный вечный двигатель всего, включая прогресс!
Севастьянов. А если ближе к сути вашего дела?
Коврига. Я знаю ваши связи, ваше влияние…
Севастьянов. /едко/ Да - ну?
Коврига. Поэтому я и решился обратиться к вам, как говорится: один на один, минуя посредников.
Севастьянов. Короче, я совершенно не улавливаю сути!
Коврига. /вздохнув/ Суть в том, что у меня есть информация о банкротстве некого предприятия и я хотел бы занять, место внешнего управляющего, а у вас связи в Арбитражном суде… и не только…
Севастьянов. /с иронией/ И только…
Коврига. У меня есть необходимое образование, и Я хорошо знаком с этой кухней - все будет сделано, как надо... условия мне известны…
Севастьянов. Доходное место, извините, кто вы по званию, судя по вашему возрасту, капитан?
Коврига. Упаси Боже? У меня и рекомендации есть?
Севастьянов. Слушай, шёл бы ты отсюда, господин Коврижкин!
Коврига. Коврига, Игорь Петрович.
Севастьянов. Вот-вот, даже Коврига. Мне такие разговоры совершенно не нравятся!
Коврига. Вы можете позвонить, Николаю Ивановичу. Вот номер. /подает листок бумаги/ Здесь все без обмана!
Севастьянов. /грозно встает/ Уходите! Мне сейчас не до вас!
Коврига. /вставая/ Иду, иду. До свидания! /уходит/
Севастьянов. Вот ещё один проходимец на мою голову, /разворачивает и смотрит на листок/ Но, как видно, придётся звякнуть…
/прячет листок во внутренний карман/

Занавес.