По последней. Авторска колонка Даши Агиенко

Мы встретились под деревянным навесом железнодорожной станции. Ну как встретились. Он подошел и попросил воды. Дай, говорит, попить. Пожааалуйста. Первой умоляющей томности пришельца не выдержала моя рука и протянула бутылку. Незнакомец стремительно высосал из пластика жизнь. Даже провода, покачиваясь на волнах воздуха, его зауважали: профессионал.

— Александр, — новым голосом представился он.

— Алкоголикович, — добавила я про себя.

Александр плавал в возрастном пространстве, как в ботоксе. Клялся паспортом, что мы ровесники. Разуверять попутчика не было нужды: тот, похоже, искренне так считал, а разочаровывать кого-нибудь хоть в чем-нибудь в такое утро и в самом деле не стоило.

В моей классификации живут два основных типа алкоголиков. Первый — это вечно 30-летние. Создается впечатление, что природа терпеливо бережёт, разглаживает подопечным лица, как бы окуная в алкогольный формалин. И только дерзкая походка да особая эманация выдаёт в них игривых пьянчуг. Второй тип состоит из тех, кому вечно 150. Эти товарищи стареют легко и мгновенно, превращаясь в раздутый кирзовый сапог, по которому вдобавок прошлись кракелюровой краской.

Александру же спирт заменил кровь. И даровал вечную молодость.

Без дела маялась железнодорожная дворняжка Чача: угощение и ласку уже получила. Впрочем, ожидала новой порции — с прибытием поезда. Раз в полтора часа, по отполированным составами рельсам, приезжает электричка: выталкивает редких дачников (чудом сохранивших чахлые свои домики, зажатые меж сосен и лоснящихся коттеджей звёзд эстрады) и ещё более редких туристов; напряженно пыхтит, подбирает всех остальных и уезжает. Но, кажется, Чача в это утро была особенно деятельна и крутилась под ногами в самом радужном контексте.

— Мне только б до Риги доехать. А там — сразу к матери. Даже пить не пойду. Да и не на что, — неожиданно громко выдохнул Саша. Видимо в надежде, что мир его пожалеет.

Миру же было не до жалости. Миру было наплевать. Мир стоял особняком и ратовал только за то, чтобы никто не покушался на его фундаментальный покой. Не смел сотрясать его идиллическую голограмму. Не рушил вибрациями пространство.

Истина в тишине — это под деревянным навесом ощущали все. Кроме Саши.

Здесь, на полустанке, вообще было очень тихо. Любой громкий звук ранил остальных. Молчала даже Чача. Концентрация энергии, воли и желания ускорить прибытие электрички была такой же густой и чувствовалась здесь так же явно и физически сильно, как заманчивый запах приближающегося юрмальского лета.

— Я же русский! Из-под Костромы. А мы, русские, совсем другие — душевные. А эти, латыши, — Александр скривился и махнул рукой, начертив попутно синусоиду, — жуки!

Про жуков он повторил ещё как минимум трижды. Крепко выпивающий костромчанин таким образом сформулировал, видимо, главное для себя. В этом были и вызов, который он принял в тот момент, когда для него в полный рост встал вопрос: «Что делать со своей жизнью?»; и отсутствие уверенности в том, что когда-нибудь у него получится сделать со своей жизнью что-то хорошее; и признание того, что в желании сделать так, чтобы получилось что-то определенно хорошее, что-нибудь обязательно перегорит и вместо хорошего выйдет как всегда - неопределенное что-нибудь.

—  Никто и закурить не даст. Вот, смотри.

И Саша кинулся демонстрировать пропасть, образовавшуюся между нациями. Первой жертвой его будничного эксперимента стал пожилой мужчина, который, кажется, даже не услышал обращенной к себе на русском просьбы: «Друг, подскажи время?». Но Саша, как и Чача, был особенно энергичен и повторил вопрос ещё с десяток раз. Своей фразой он целился прохожим прямо в глаза, а попадал едва ли в затылки.

Затылки его напряженно презирали.

—  Сколько здесь живу, а всё привыкнуть к ним не могу — искренне печалился костромчанин.

Напряжение затылков и общую неловкость ситуации чувствовала и я, боясь, что тихое игнорирование «молодого и дерзкого» скоро перейдёт в громкую национальную агрессию и полустанок превратится в месиво. Ничего не оставалось кроме как поминутно призывать лунную призму. Одна она могла ускорить прибытие опаздывающей электрички.

— Да знаю я язык! Я же здесь школу закончил. Но это принципиально, понимаешь? Я русский и хочу по-русски говорить. А у них просто шахер-махер в голове!

На фоне латышского шахера-махера, свой собственный шахер-махер Саша замечать не хотел. Или боялся. Выползший из самой сильной центрифуги, помятый и оцарапанный жизнью костромчанин экстраполировал своё состояние на других.

— Вообще я рыбак, — продолжал он монолог, — работаю. Ну, бывает, выпиваю. А кто не пьет? Вот сложились, купили с ребятами лодку и выходим в море. Да, нелегально. А как ещё?

Никак. Была одна жизнь, а будет другая, хотелось сказать мне. Хотя эта другая может и не начаться. Но это и так было ясно.

Поезд пришёл. А насчет напряжения я себе, видимо, все выдумала.