«Через месяц пребывания в Чернобыле, я начал понимать, что такое тишина…»

Катастрофа на Чернобыльской АЭС. Ее называют самой крупной техногенной катастрофой за всю историю освоения «мирного атома». Радиоактивному загрязнению подверглось 155 тыс. кв. км территории бывшего СССР с населением 6 млн. 945 тыс. человек. Общая площадь радиоактивного загрязнения территории Украины составила 50 тыс. кв. км в 12 областях. От радиоактивного облака пострадали 19 российских регионов с населением 2,6 млн. человек. Радиация накрыла почти 23 проц. территории Белоруссии. 26 апреля страшной трагедии исполнилось 25 лет. Тогда, четверть века назад, на ликвидации последствий катастрофы в Чернобыле работали около 600 тыс. человек со всего бывшего СССР. С одним из них нам удалось встретиться. Сахалинец, Сергей Нерсесян, четыре месяца жил и работал на территории тридцатикилометровой зоны отчуждения.

Сергей, расскажите, как Вы узнали о Чернобыльской аварии?

— В апреле 1986 года, я был в Москве, мы ходили в театр «Современник» и, вечером, вернувшись в гостиницу, я узнал из новостей о том, что произошла авария. Я тогда не придал этому значения, для меня это было нечто абстрактное, далекое, меня не касающееся. Если я не ошибаюсь, официально только после майских праздников было объявлено, что произошла авария, по крайней мере, киевляне ходили на первомайский парад.

Как получилось, что Вы оказались в числе ликвидаторов чернобыльской аварии? Вы поехали добровольно или был специальный приказ?

— Я попал туда только через год, мне было 24 года, я работал тогда в Сухуми сразу в двух местах: челюстно-лицевым хирургом в травматологии, и в физкультурном диспансере стоматологом. Тогда ходили слухи о том, что ведется набор в госпиталь, который будет работать около Чернобыля, и там была вакансия стоматолога. Сначала призвали стоматолога из Тбилиси, именно там проходило формирование штата, но каким — то образом этот стоматолог сделал справку о том, что у него онкология и его не взяли. Тогда решили призвать стоматолога из Сухуми. У нас реальных претендентов тогда уехать в этот госпиталь было четыре человека: один не смог, потому что он заведовал отделением, у него было очень много работы, у другого была мама — инвалид на иждивении, он как единственный кормилец, не мог ее оставить, третий просто неожиданно уехал, и его не нашли. Оставалась только моя кандидатура.

А Вам не хотелось тоже избежать поездки?

-Нет, вы знаете, по-моему, Жванецкий однажды сказал: «Включишь телевизор — везде что-то происходит, посмотришь в окно — не происходит ничего». Вот я и подумал: «А почему бы мне не побывать в гуще событий?» И поехал.

Неужели родные Вас так спокойно отпустили?

-Да у меня была семья к тому времени и ребенок маленький. Конечно, были слезы, отпускать не хотели, отговаривали. Но, когда ты молодой — это момент самоутверждения, я почитал литературу, вспомнил необходимые знания. У нас в институте был курс радиологии, я нашел все конспекты, освежил память. Конечно, радиация — это очень коварный враг, которого просто не видишь, а ощутить последствия можно уже слишком поздно, когда уже неизлечимо болен, поэтому я активно проштудировал всю необходимую литературу, и поехал более или менее подкованным человеком.

Неужели было не страшно?

— Как и перед любой неопределенностью было не по себе. Но реально страшно стало когда, мы уже въезжали в мертвую зону и перед нами предстала жуткая картина: стоит шлагбаум, а за ним все мертво. Дома, здания — все опустевшее, заколочены окна, как во время Второй Мировой войны. Ни одной живой души — ни птиц, ни животных. Ощущение, будто время остановилось. Единственные движущиеся объекты — это поливальные машины, которые опрыскивали землю специальным физраствором, чтобы не поднималась радиоактивная пыль. В машинах этих сидели водители в защитных костюмах. Картина жуткая. Наш госпиталь располагался в заброшенной школе, внутри тридцатикилометровой зоны отчуждения.

Но ведь в этой зоне опасно было находиться. Получается, что людей бросили фактически на верную гибель?

— Я не знаю, зачем это сделали, уже спустя время пытался осмыслить и пришел к выводу, что военным представилась возможность развернуть госпиталь в условиях реального радиоактивного заражения. Для них это своего рода опыт, некий эксперимент.

Но Вы, же приехали туда, чтобы помогать людям, ликвидирующим аварию на АЭС? Как врачей могли поселить в условиях, угрожающих им здоровью?

-Да, в этом и был парадокс. Ликвидаторы работали вахтовым методом. Они жили за зоной отчуждения, а работали непосредственно на опасной территории, а мы их потом клали в госпиталь, находящийся непосредственно в тридцатикилометровой зоне. Такая странная была политика партии. Может, над нами действительно ставили какие-то эксперименты? Или это просто безалаберность властей… Но факт остается фактом.

А у Вас были какие — то меры безопасности?

-Была специальная разведка, они искали наиболее опасные места, и отмечали их специальными метками, куда не стоило ходить. Кроме того, мы сами ходили с дозиметрами, смотрели, где «фонит» больше, где меньше… Потом нам привезли щебенку, и мы вышли все — от главврача до санитаров, разбрасывать эту щебенку по территории госпиталя, тем самым риск облучиться реально снижался.

Но ведь объекты тоже могут излучать радиацию…

— Первоначально, после взрыва, как и на «Фукусиме», выбросило радиоактивный йод, но период распада у него недолгий. А у цезия и стронция период распада до 50 лет — это наиболее опасная угроза, из-за которой земля и становится мертвой, их могли быть только следы, то есть пыль, поэтому главной задачей было ликвидировать ее: засыпать или залить, чтобы она не поднималась.

А сколько было километров от госпиталя до самого реактора?

— Точных данных нет, но говорили, что от 9−11 км. Там такая природа, что просто слезы наворачивались от того, какую красоту угробили…

Так были случаи, что кто-то из сотрудников госпиталя стал жертвой радиоактивного излучения?

— Когда мы туда только приехали, абсолютно у всех началось симптомы, похожие на первые симптомы гриппа - кашель, «першение» в горле… У нас штат был 115 человек и 80% были вообще некомпетентны в вопросах радиологии, т. к. на некоторых мед. факультетах этого не проходили. Это сейчас уже когда есть опыт Чернобыльской аварии, не то, что медики, а даже обычные люди более грамотны в этом вопросе, а тогда даже главного врача приходилось одергивать, чтобы он не ходил в опасные места. Дело в том, что если брать саму территорию, где произошла авария — это сосновый бор, это красивейшая природа, невероятное количество грибов, рыбы. А учитывая, что людей эвакуировали, собирать эти грибы и ловить рыбу, было просто некому, а соблазн был огромный. И у нас один сотрудник — заядлый рыбак и грибник, ходил ловить эту рыбу и собирать грибы. Мы говорили ему об угрозе, запрещали, но он никого не слушался. А спустя некоторое время, когда госпиталь уже расформировывался, нас всех проверяли, и у него была самая большая доза облучения. Его просто «списали», то есть отправили на пенсию. Как дальше сложилась его судьба я не знаю, но такие дозы облучения не проходят бесследно для здоровья. Тогда ему было около 40 лет.

Но определенную дозу-то все, наверное, получили?

-Конечно, даже через две недели после пребывания в тридцатикилометровой зоне, в крови появляются значительно больше незрелых эритроцитов — а это первый признак для развития онкологии. Я когда в отпуск выезжал, мне сделали анализ крови, и он показал превышение незрелых эритроцитов. Хотя в нашей «госпитальской» лаборатории нам не афишировали эти данные, чтобы не поднимать паники. В целом серьезной угрозы это не представляло, через две недели эти эритроциты «уходили» вместе с кашлем. Существуют специальные препараты, которые следует принимать, находясь в радиоактивной зоне, но нам они были не нужны, потому что такой реальной угрозы не было. Самое главное было — не покидать стены госпиталя. Но, конечно, каждому хотелось более или менее обустроить свой быт, потому что первое время мы жили в двадцатиместных палатках, и людям не хватало каких-то элементарных вещей. Поэтому был большой соблазн полазить по заброшенным домам, найти необходимые вещи для обустройства быта. И люди так и делали, не понимая, что потом, сильная головная боль и «першение» в горле — это и есть последствия этих походов. Все дома реально «фонили». Я не помню, насколько именно был превышен уровень радиации, но гораздо больше нормы.

А кого Вы лечили? Получается только ликвидаторов аварии, ведь местных жителей там не было…

— Мы лечили разных людей. Конечно, в основном ликвидаторов, они жили за тридцатикилометровой зоной аварии. Но, примерно, через два месяца, после нашего приезда, в Чернобыль стали возвращаться местные жители. Денег, которые выделили пострадавшим, как выразился один из жителей Чернобыля: «Не хватило бы даже на забор, предполагаемого нового жилья», а так как старшее поколение привыкло не от кого не зависеть, они возвращались назад и стали потихоньку умирать от онкологии. За четыре месяца, которые мы там были — похоронили двоих местных жителей.

А как же они туда возвращались? Ведь территория была закрыта…

-Да, официально территория была закрыта, но местные жители знали все потаенные пути, как можно было туда пробраться. И выселить насильно их оттуда никто не имел права. Там у них были дома, хозяйства, они знали, что это опасно, но они не видели этой опасности, ведь визуально все оставалось как прежде. Правительство загоняло людей в такие рамки, что они вынуждены были туда возвращаться. Вообще проблем было много. Например, наш госпиталь был сформирован, а чтобы нас сменить на очередном заседании Верховного Совета забыли поставить этот вопрос. Ликвидаторы работали по два месяца, но они жили за зоной. Получается, половину времени они были в зоне, половину за зоной. А мы четыре месяца подряд находились в зоне, и не могли ничего сделать, ни до кого дозвониться. Однажды, к нам привезли генерала, который отвечал за эвакуационные дела, пока он лежал у нас в госпитале, мы специально, за стенкой его палаты начали громко говорить о том, что нас держат уже четыре месяца, и никто нас не меняет. В общем дали ему понять, что зреет бунт. После этого он позвонил в Москву и устроил скандал. Через два дня прилетели чиновники из Москвы, спрашивали, что нам не нравится, мы все объяснили, но нам сказали, что чтобы нас сменить, нужно очередное заседание Верховного Совета, а оно состоится только через определенное время, и чтобы не ждать — госпиталь решили свернуть вообще. Передать его на баланс киевского военного округа, и получилось, что все, что мы там делали — обустройство, установка оборудования — оказалось никому не нужным.

В том числе и свое здоровье…

-Да, конечно. Но самое интересное в другом было, что, мне, допустим, было уже 24 года, у меня была семья, и уже был один ребенок. А некоторым медсестрам не было и 19 лет! Ведь это будущие роженицы! Как они могли в такие условия набрать таких молодых девочек? Им же рожать потом! Однако, эта тема не обсуждалась. Я думаю, что у военных была нужда развернуть госпиталь в реальных боевых условиях, где основным поражающим фактором была радиация — вот они это и сделали.

Вы проработали в зоне отчуждения четыре месяца — это опасно не только для физического здоровья, но и для психики…

-Да психологически было тяжело такой большой срок провести с одними и теми же людьми, фактически в замкнутом пространстве, ведь стены госпиталя старались не покидать. Но особенно тяжело было от самой атмосферы этого места. Ведь там вообще ничего живого не было! Ближе к концу первого месяца пребывания там, я начал понимать, что такое тишина. Единственное, — были насекомые: комары и слепни. Они были огромных размеров, например, слепни — около 10 сантиметров. Комары, конечно меньше, но летали странно — как-то, зигзагом. Кусались очень больно. Потом через три месяца к нам прилетел аист, так для нас это такой праздник был! Потом появились ежики, потом мышки, потом мы завели кота и назвали его Радик, он ловил появившихся мышек. А однажды, у нас в госпитале, даже настоящая свадьба была! Врач приемного отделения женился на медсестре. Они зарегистрировались в близлежащем населенном пункте, а мы их встречали у шлагбаума. Конечно, как и положено — с песнями, алкоголем и караваем. И так получилось, что мимо нас ехали правительственные машины, остановились и один из пассажиров возмутился: «Мол, вот, что вы за пьянки здесь устраиваете?», а другой одернул его и сказал: «Пусть люди, хоть одно радостное событие отметят». Мы тогда три дня гуляли.

А были случаи лучевой болезни?

— Да был один случай. Парень, молодой совсем, ликвидатор. Поступил к нам в очень плохом состоянии, высокая температура, рвота, я его лично среди ночи отвозил в районную больницу. Потом я в отпуск уезжал на 10 дней, вернулся, и мне сказали, что он умер. Но были совершенно шокирующие случаи. Ликвидаторы работали непосредственно рядом с источником радиации, и их работа оплачивалась очень хорошо, в пятикратном размере от оклада. Это были хорошие деньги и многие туда приезжали просто на заработки. Чтобы понять какую дозу облучения человек получил и как ему, потом насчитывать пенсию, каждый носил при себе индивидуальный дозиметр, с них списывали показания, эти данные суммировались, и вычислялась общая доза радиации, которую получил человек. Существуют максимально допустимые нормы, которые не приводят к нарушениям функций организма, а тех, кто находился на грани, их уже все — отправляли домой. Но деньги — то зарабатывать им хотелось! И вот, что они придумали: они обменивались своими дозиметрами, где показатели были завышены, с теми, кто находился за зоной, у которых показатели были в норме — эти люди хотели уехать, но хорошие показатели на датчике — отодвигали их отъезд домой. Получался своего рода, взаимовыгодный обмен — кто не хотел работать — забирал дозиметры с высокими показателями, и их отправляли домой. А кто хотел заработать — оставались работать дальше и получали в итоге огромную дозу радиации. Конечно, как только обман раскрывался, их сразу «списывали» на пенсию.

А на Вашем здоровье отразилось четырехмесячное пребывание на радиоактивно небезопасной территории?

-Не знаю, связано ли это моей работой в госпитале, но через двадцать лет после этого у меня начались проблемы с щитовидной железой и мне ее удалили. А вообще малые дозы радиации на протяжении длительного времени могут оказывать и плодотворное влияние. Таких экспериментов нет, научно это не доказано, но я, например, после работы в госпитале, лет 10 не болел гриппом, и иммунитет был хороший. У меня после этого еще двое здоровых сыновей родились. Может быть, потому что я достаточно серьезно ко всему относился, никуда не лазил, старался не покидать стены госпиталя. Кстати, дети, рожденные у ликвидаторов чернобыльской АЭС, тоже считаются чернобыльцами. До 18 лет они получают денежное пособие.

А как Вы относитесь к ситуации, связанной с АЭС «Фукусима -1», паника оправдана?

-Я думаю, что жители Дальнего Востока могут спать спокойно, максимум, что может случиться — это незначительное повышение фона, которое можно даже не заметить, находясь в помещении и никакой паники быть не может. Для японцев это представляет катастрофу, потому что для населения, у которого нет свободной земли, тридцатикилометровая зона отчуждения — это, в первую очередь потеря земли. Возможно, даже в радиусе 50−70 км. нельзя будет возделывать землю и выращивать культурные растения.

А у Вас не было желания уехать ликвидатором в Японию?

-У меня оно и сейчас есть. Если бы позвали — я бы поехал, но японцы стараются своими силами все решать. Это такая нация, пока сильно не «припрет», они не попросят помощи, конечно, это делает им честь.

После трагедии в Японии, во многих странах мира, люди стали выступать против АЭС. Вы с ними солидарны?

-Всегда, когда происходит какая-то трагедия, люди, пытаются на будущее извлечь урок. Первая реакция, как правило, негативная. Ведь проще всего встать и сказать, что не нужна нам такая энергия. Кстати во время чернобыльской аварии ходила такая шутка: «Наконец-то мирный атом вошел в квартиру каждого советского жителя»… Атомную энергетику, сегодня, подвинуть невозможно, потому что генерирующих мощностей у нас не хватает, ни в России, ни в мире. А тот, кто обладает энергетическим ресурсом, тот обладает ресурсом развития, отстаивать право быть лидирующей державой, идти в ногу с требованиями времени. И из того, что произошло на «Фукусиме», надо извлечь урок в плане того, как сделать более безопасной атомную энергетику, но не отказываться от нее. Ведь, когда упал первый самолет, кто-то перестал летать? Нет. Везде происходят катастрофы, поэтому не нужно запрещать, нужно делать так, чтобы та или иная отрасль была более безопасной.

Автор: Елена Перегудова